 |
||
 Судак Однажды мы ездили в Крым вдвоем с папой - в тогда ещё деревеньку Судак. Мне было лет восемь. Папа лечился в санатории, а меня пристроил в частном домике, где уже проживали три-четыре подростка. Хозяйка нас всех и кормила, (помню, и творогом отравились мы все вместе). На пляже было замечательно: почти никаких отдыхающих, т.к. тогда было построено всего два корпуса военного санатория. Я подружилась с детишками местных рыбаков и целыми днями была предоставлена сама себе. Быстро загорела, как негритёнок, тем более что папа просто взял да и выбросил мой замечательный прорезиненный купальник с пышной юбочкой и завязками под подбородком. Он был мне великоват, зато надежно прикрывал «бюст». Папа сказал только: «Никаких панцирей!» - и швырнул за окно, в овраг. С концами... Берег весь был усеян разноцветной галькой, а если порыться, то можно было отыскать и розоватый сердолик. Вдоль пляжа на подпорках были развешены рыбацкие сети - сушились. Похожие на выброшенных штормом китов, кругом лежали перевернутые вверх дном рыбачьи лодки – фелюги. Пахло морем, водорослями, солью и ещё чем-то замечательным - наверное, детством. Судак весь окружен горами. По узкой извилистой тропинке мы с папой поднимались к развалинам Генуэзской крепости, построенной ещё в 13 – 14 вв. Она отлично сохранилась, несмотря на варварское расхищение стройматериалов местными жителями. В далёких 60-ых это было чудесное дикое место. Почти ни души, если не считать одинокого пастуха с десятком овец. Папочка садился на большой валун и делал зарисовки в альбоме, а я лазила по развалинам: можно было найти древнюю монетку или старинный черепок. А если лечь на пожелтевшую траву – руки под голову – и следить за медленным кружением чаек, то казалось, что и ты паришь в этой бирюзовой глубине; и такая тишь, что совершенно явственно слышалась прекрасная, еле уловимая музыка – словно кто-то играл на свирели. Это тихонечко завывал ветер в засохших метелках полыни. С этого же валуна можно было наблюдать движение созвездий в бархатно-чёрном ночном небе. Звёзды там огромные, неестественно яркие, какие бывают только на юге. Кажется, они висят прямо над головой. Папочка рассказывал мне об астрономии, об учёных, о созвездиях. Помню, объясняя, как отыскать Большую Медведицу, он, оговорившись, сказал, что она похожа на кувшин! И я после несколько лет всё искала глазами в небе округлые очертания кувшина с длинной ручкой. Там же, в Судаке, я впервые попробовала «сахарную вату» - такой диковинный продукт в виде небольшой лохматой подушки на тонкой деревянной палочке. Как ее есть – не понятно: то ли рот раскрывать донельзя, то ли отрывать куски руками. В любом случае всё остается на бровях и ладонях. Папа купил мне эту вату с условием, что съем я её после обеда. И временно положил на тарелку у раскрытого окна. Прибегаю из столовой – нет моей ваты! Всё, кто-то стащил через раскрытое окно! Осталась только маленькая липкая лужица на дне тарелки.… Оказывается, это и был мой десерт, просто растаял. Исходный продукт, так сказать. Спустя много лет мне довелось побывать в Судаке снова, но это был уже не тот самобытный, не тронутый «благами» цивилизации затерянный во времени городишко. Если честно, то цивилизация так и не взяла его под своё крыло, но многое изменилось. Стены крепости оказались побеленными, появились массивные ворота, а за вход взимали плату. Толпы туристов ожидали своей очереди на вход; грязь, шум, суета. Безвозвратно ушло что-то прекрасное, умудрившееся дойти через века нетронутым. И ещё: УМЕРЛА ТИХАЯ МУЗЫКА ВЕТРА…. А потом было много других поездок, других людей, других приключений. И всё это – жизнь. Они, как звенья одной цепи. Какие-то выпали из памяти и потеряны навсегда; другие пронзительно впаялись в сердце – и тоже навсегда. Как, например, то старое огромное дерево белого налива в бабушкином саду. Если смотреть против солнца, можно было видеть тёмные семечки в полупрозрачном от сока золотистом чреве плодов. Тяжелые, они покачивались и ударялись друг о друга упругими боками при порывах ветра, и, казалось, безмолвный густой звон множества колоколов заполнял тенистое пространство сада..... Это видение иногда приходит ко мне в снах... Из ДЕТСТВА Белоруссия, прекрасная республика, ныне страна. Тучные поля, полноводные реки, глухие леса. Не знаю, что там говорят политики, но белорусы – народ замечательный. Искренний. Дружелюбный. Кусок моего детства прошел в Беларуси. Сначала маленький городишко с каким-то военным названием «Цель». Здесь я пошла в первый класс. За годы учёбы пришлось сменить несколько школ, но ни одна мне так не помнится, как эта: она стояла на высоком берегу реки Свислочь, одноэтажная, из толстых смолёных чёрных брёвен, с огромными чистыми окнами. О начале урока оповещала медным колокольчиком техничка в сером халате. «Учительница первая моя» - Нина Степановна Маркова, высокая, стройная, в строгом светло-сером костюме, с золотой короной толстой косы через голову. Как-то осенью несколько лет назад в многоликой людской толчее я вдруг ощутила едва уловимый тонкий аромат. Сердце учащенно забилось: откуда я знаю его? И вдруг поняла – это духи моей первой учительницы; слезы навернулись на глаза. Сентиментальной становлюсь. Хотя… я всегда была такой. Парты в классе были такими высоченными, даже в первом ряду. Ноги мои болтались над полом. Или это просто я была такая маленькая, карлик какой-то. Портфель в моей руке едва не волочился по земле. За самым первым занятием наши родители подглядывали в приоткрытую дверь. На переменке заплаканная мама крепко взяла меня за руку и потащила к выходу: «На следующий год придешь!» Но папа, слава Богу, не позволил. На занятия я приходила не одна – со мной тайно присутствовали ещё двое: старая обезьянка Чита и долговязый деревянный Буратино. Это продолжалось довольно долго. Но однажды всё тайное становится явным, увы. Мы были застуканы на месте и разоблачены, когда я горячим шепотом слишком азартно разъясняла непонятливым слушателям, безмолвно внимающим из-под крышки парты, какое-то правило написания слова. «Ученики» были изъяты мамой из портфеля и оставлены неграмотными навсегда. Зато я в грамматике преуспела. Говорили, что у меня «врождённая грамотность». Странное определение, но факт. За каждые пять «пятерок» подряд на обложку тетрадки наклеивали красную звездочку. На радость маме, мои тетради румянились звездной вереницей. Но самой удивительной отметкой был громадный «кол»: красивый, в пол-листа. По пути из школы я повстречала маму с приятельницами. Мама, с тайным умыслом, спросила отличницу-дочь: Ну, что ты сегодня получила? – Ой, ни за что не угадаешь! – Неужели четвёрку? - Единицу!.. Все прямо обалдели, а мама залилась краской. Здесь же я умудрилась подхватить бородавки – заразилась от соседки по парте. Это было некрасиво и неприятно. Чего только мама не делала с ними: натирала луком, сырым картофелем, делала по совету добрых людей керосиновые компрессы. Оставалось только поджечь. И лишь мамина подруга тётя Клава помогла нашему горю. Она сказала, что если выйти в полнолуние в поле (в сад), завязать над каждой бородавкой по три узелка суровой ниткой, приговаривая при этом слова заклинания, а после бросить эту нитку в компостную яму, то бородавки будут таять по мере убывания луны. Священнодействие происходило ночью. Меня вытащили в сад зачем-то в одной рубахе. Мама должна была прижимать нитку к бородавкам, а тётя Клава – завязывать узелки. Но от мамы толку было мало: она так хохотала, зажимая рот ладонями, что еле держалась на ногах. Тётя Клава злилась – мол, если так несерьёзно относиться к делу, то ничего не выйдет. Но вышло всё наилучшим образом. Бородавки мои уменьшались прямо на глазах, и через пять дней не осталось и следа. Школа находилась километрах в пяти от городка, в деревне, и учеников возили туда в большой крытой машине. Ехала она не быстро, и мы успевали спеть полдюжины песен – в основном времён Гражданской войны. Такие замечательные песни – и стихи, и мелодии. Никто не баловался – малыши чинно подпевали старшеклассникам тонкими голосами. Годы спустя мы с моей пятилетней дочкой тихонько пели эти вечные песни под аккомпанемент пианино – чтобы и она помнила. Соседи за стеной, наверное, думали, что у нас проводятся тайные маёвки коммунистов. Со мной вечно происходили какие-нибудь истории. То на переменке: все прыгали с забора, а я стояла между заострённых кольев и не могла решиться. Потом, когда зазвенел звонок на урок, закрыла глаза и шагнула…. Раздался треск рвущейся ткани, и я повисла вниз головой. Я уже посинела, когда учительница вышла искать меня. А в другой раз нас с Наташкой Кайновой, любимой подружкой, просто забыли в деревне, и мы шли домой пешком дворами. Меня едва не съела огромная свинья, когда я поскользнулась и упала в какую-то кучу. Она уже жевала мою косу, и если бы не подбежал дядька с лопатой…,(кстати, свиньи всеядны; у знакомого мальчишки, Жорки, ушей вовсе не было: свинья отгрызла в младенчестве). Потом нас преследовал агрессивный гадкий индюк, видимо, польстившись на мои красные колготки. Это был ужас. Домой явились к вечеру – грязные, вонючие, оборванные. Помнишь ли ты меня, Наташка...? …Маленькое кладбище над извилистой, синей, как с обложки учебника по родной речи, Свислочью. Там похоронен мой маленький братик Андрейка – Мальчиш - Кибальчиш, как называл его папочка, и уже затерялась где-то во времени небольшая могилка под скромным обелиском с красной металлической звёздочкой наверху. Летят самолеты – « Привет Мальчишу!». Плывут пароходы – «Салют Мальчишу!»… ДЕЖА ВЮ |Наверх|1| 2|3|4|5|6|7|8|9|10|11| |
||
|
|